Смех в темноте [Laughter In The Dark] - Владимир Набоков

Дядя, оставшийся дома присмотреть за детьми, заявляет, что сейчас переоденется и развеселит их. Дети ждут и ждут, а дядюшки все нет. Тогда они спускаются вниз и видят человека в маске, прячущего в мешок столовое серебро. «Ах, дядя», — кричат восхищенные дети. «Ну как, удачно я загримировался?» — спрашивает дядя, снимая маску. Так срабатывает относящийся к юмору гегелевский силлогизм. Тезис: дядя гримируется под взломщика (дети смеются); антитеза: это настоящий взломщик (читатель смеется); синтез: дядя оказывается настоящим (читатель обманут). Подобный сверхъюмор Рекс любил вводить в свои произведения, и в этом, настаивал он, была принципиальная их новизна.[52]

Великий мастер, стремясь лучше рассмотреть только что законченную фреску, пятится, отступая к самому краю лесов. Еще один шаг назад, и он рухнет вниз; кричать опасно, и тогда ученик, сохранивший присутствие духа, обливает из ведра шедевр. Ужасающе смешно! Но насколько смешнее дать увлеченному мастеру допятиться — и упасть в никуда, в то время как зрители ожидают спасительного вмешательства ведра. Искусство карикатуры, в понимании Рекса, основано (помимо его синтетической, строящейся на повторном обмане природы) на контрасте между жестокостью, с одной стороны, и доверчивостью, с другой. И если в реальной жизни Рекс бездейственно глядел, как слепой нищий, весело постукивающий своей палкой, собирается сесть на свежевыкрашенную скамейку, то он лишь набирался вдохновения для создания следующего своего рисунка.

Все это не относилось к чувствам, возбужденным в нем Марго. В ее случае, даже в смысле артистическом, художник в Рексе торжествовал над зубоскалом. Он даже слегка стыдился той радости, которую испытал, вновь найдя ее; собственно говоря, бросил-то он Марго лишь потому, что боялся слишком к ней привязаться.

Теперь прежде всего следовало установить, действительно ли она живет с Альбинусом. Он посмотрел на часы. Полдень. Он посмотрел в бумажник. Пусто. Рекс оделся и пешком направился к дому, где провел вчерашний вечер. Нежные снежинки падали размеренно и ровно.

Сам Альбинус открыл ему дверь и не сразу узнал вчерашнего гостя в этом убеленном снегом человеке. Но когда Рекс, вытерев ноги о мат, поднял лицо, Альбинус обрадовался чрезвычайно. Ему вчера понравились не только мастерская находчивость и непринужденность манер Рекса, но и его неподобная наружность: бледные впалые щеки, толстые губы и чудные черные волосы — урод уродом, но чем-то притягивающий к себе. Вместе с тем было приятно вспомнить, что Марго, обсуждая вчерашний ужин, сказала: «У этого твоего дружка-художника отталкивающая морда, вот кого я ни за какие шиши не согласилась бы поцеловать». Любопытно было и то, что сказала о нем Дорианна.

Рекс извинился, что явился незваный, и Альбинус в ответ добродушно засмеялся.

— Должен признаться, — сказал Рекс, — что вы один из немногих людей в Берлине, с которым мне хочется поближе познакомиться. В Америке мужчины дружатся легче и веселее, чем здесь, — я там привык не стесняться. Простите, если я вас шокирую, — но неужели вы считаете, что стоит терпеть эту аккуратненькую тряпичную куклу на вашем диване, если над ним висит полотно Рейсдейля[53]? Кстати, вы разрешите посмотреть поближе ваши картины? Вон та, кажется, просто восхитительна.

Альбинус повел его по комнатам. В каждой из них среди явных подделок — было какое-нибудь замечательное полотно. Рекс все восхищенно разглядывал. Интересно, подумал он, подлинное ли полотно Лоренцо Лотто[54] с Иоанном в розовато-лиловом одеянии и плачущей Богоматерью. В его богатой приключениями жизни был период, когда он сам занимался подделкой картин и сумел сотворить кое-что примечательное в этом жанре. Семнадцатый век — вот его эпоха. Вчера вечером он разглядел среди картин, висящих в гостиной, старую подружку и сейчас вновь разглядывал ее с беспредельным удовольствием. Первоклассный Боген[55]: мандолина поперек шахматной доски, рубиновое вино в бокале и белая гвоздика.

— Не находите ли, что смотрится изрядно современно? В ней есть, пожалуй, что-то сюрреалистическое, — сказал Альбинус, и в голосе его прозвучали любовные нотки.

— Вот именно, — сказал Рекс, глядя на картину и держа себя за кисть. Она действительно была современная: ведь он ее нарисовал всего каких-нибудь восемь лет назад.

Они прошли через коридор, где висел прекрасный Линар — цветы, на которые присела бабочка с глазчатыми крыльями. В это мгновение из ванной выскочила в ярко-желтом халате Марго. Она побежала в глубь коридора и чуть не потеряла туфлю.

— Сюда, — сказал Альбинус, смущенно посмеиваясь. Рекс последовал за ним в библиотечную.

— Если я не ошибаюсь, — сказал он с улыбкой, — это была фрейлейн Петерс, — она ваша родственница?

«Чего тут дурака валять?» — быстро подумал Альбинус. Такого остроглазого человека не проведешь, — да и потом, разве нет в этом чего-то дерзкого, чуточку богемного?

— Моя любовница, — ответил он вслух.

Он предложил Рексу пообедать, и тот бодро согласился. Марго вышла к столу томная, но спокойная — возбуждение, с которым она вчера едва справилась, нынче смягчилось и засквозило чем-то похожим на счастье. Сидя между двух этих мужчин, между которыми делилась ее жизнь, она чувствовала себя исполнительницей главной роли[56] в таинственной и страстной фильмовой драме и старалась вести себя подобающим образом: рассеянно улыбаясь, опускала ресницы, нежно клала ладони Альбинусу на рукав, прося его передать ей фрукты, и скользящим, «безразличным» взглядом окидывала прежнего своего любовника.

«Нет, теперь уж я его не отпущу», — вдруг подумала она, и прелестная, давно уже не испытываемая дрожь пробежала по всему ее становому хребту.

Рекс говорил много, даже очень много. Среди рассказанных им забавных анекдотов была история с подвыпившим Лоэнгрином, который не успел сесть на лебедя и терпеливо ждал следующего. Альбинус расхохотался, но Рекс знал (и в этом была приватная пуанта его шутки), что тот понимает лишь одну ее половину, тогда как из-за второй ее половины Марго тем временем кусает губы. Рассказывая, он почти на нее не смотрел. А когда все же поглядывал, то она опускала взгляд, машинально проверяя глазом и даже легким движением пальцев то место, которое на миг затронул его взгляд.

— А мы скоро увидим кое-кого на экране, — сказал Альбинус, подмигнув.

Марго надула губы и слегка хлопнула его но руке.

— Вы актриса? — спросил Рекс. — Вот как. Где же вы снимаетесь?

Она объяснила, не глядя на него и испытывая большую гордость. Он известный художник, а она — кинозвезда, значит, оба как бы стоят теперь на одном уровне.

Рекс ушел сразу после обеда, прикинул мысленно, чем заняться, и отправился в игорный клуб. Флэш-рояль (какого у него уже давно не бывало) несколько его взбодрил. На следующий день он позвонил Альбинусу, и они вместе побывали на выставке архисовременных картин. Еще через день он у Альбинуса ужинал, а затем как-то забежал ненароком, но Марго не было дома, и ему пришлось вытерпеть длинную интеллектуальную беседу с Альбинусом, который проникался к нему все большей и большей симпатией. Рекс начинал изрядно сердиться. Наконец судьба над ним сжалилась и в качестве приятного подарка преподнесла матч хоккея в Спорт-Паласе.

Когда они втроем пробирались к ложе, Альбинус заметил плечи Поля и белобрысую косичку Ирмы. Нечто подобное могло произойти в любой день, но, пусть он постоянно был начеку и ждал такого, он в первое мгновение совершенно потерялся и, неловко повернувшись, сильно толкнул боком Марго.

— Полегче! — сказала она довольно резко.

— Вот что, — проговорил Альбинус, — вы садитесь, закажите кофе, а я должен… хм… пойти позвонить по телефону, — совсем вылетело из головы.

— Пожалуйста, не уходи, — сказала Марго и встала.

— Нет, дело срочное, — настаивал он, сутулясь, стараясь сделаться как можно меньше (Ирма меня видела или нет?). — Если меня задержат, не волнуйся. Извините, пожалуйста, Рекс.

— Я прошу тебя остаться, — тихо повторила Марго.

Но он не обратил внимания ни на ее странный взгляд, ни на румянец, ни на подергивание губ. Еще больше сгорбившись, он поспешно протискался к выходу.

Наступило минутное молчание, и Рекс глубоко вздохнул.

— Enfin seuls[57], — сказал он торжественно.

Они сидели рядом в своей дорогой ложе за чисто накрытым столиком. Внизу, сразу за барьером, ширилась огромная ледяная арена. Оркестр играл бьющий по ушам цирковой марш. Пустынный еще лед отливал маслянисто-сизым блеском. Воздух был одновременно и горячим, и холодным.

— Теперь ты понимаешь? — вдруг спросила Марго, сама едва зная, что спрашивает.

Рекс хотел было ответить, но тут вся исполинская зала затрещала рукоплесканиями. Он завладел под столиком ее маленькой горячей рукой. Марго почувствовала, что на глаза наворачиваются слезы, но руки не отняла.